Определенно, тщеславие – мой самый любимый из грехов. Он так фундаментален, самолюбие – это естественный наркотик.
Косинус, оно превосходно. Спасибо еще раз!
29.01.2011 в 23:17
Пишет косинус альфа:Приватный танец, как его вижу я. Первые главы
собственно, идея возникла после просмотра поста у .claude faustus. И, что тоже собственно, для него и писалось.
пыжился долго, забрасывал, часто забивал, но первую часть добил.
название: Closer
автор: косинус альфа
фендом: Kuroshitsuji
дисклэймер: Яна Тобосо
пэйринг: сложно обозначить, но скорее Себастьян/Клод, чем наоборот. мои скромные голубые мечты о пассивном Клоде.
рейтинг: чёрт подери, я не разбираюсь, но что-то типа NC-17 или R - маты. На этот раз обошлись без ебли. мозготрах рулит
жанр: AU, slash, ООС
размещение: если польститесь - оповестите меня, пожалуйста
Предупреждение: текст богат на рефрены-повторения. И грубоватые выражения, что крайне ООСит святой образ неприкосновенного Фаустуса. И да, Клод получился каким-то женоненавистником.он суров и пидорас
примечания автора: а вообще - задумывался текст изначально, как трах без причин и обязательств. Но я так не могу, я люблю обоснуй, хоть и безответно.
вдохновение посетило под эту песню
В голове – хмель, в глазах – двоится, на губах – привкус табака.
В пыльных кабинетах адвокатской корпорации о таком можно только мечтать. Если ты, конечно, не выигрываешь прибыльный процесс, или, как любит говорить Фаустус, доводишь дело до «точки».
Впрочем, вне зала суда он вообще редко говорит.
И то, что он взялся за нового клиента – это не в счёт.
1Но к чёрту демагогию: виски в стакане почти на самом донышке.
Обычно мистер Фаустус предпочитает красное полусухое, но, скажите мне, кто будет разливать в этом гадюшнике элитное Клине или Лафлёр?
Обычно мистер Фаустус не глушит шестьдесят градусов шотландского солода.
Обычно мистер Фаустус не надирается в стельку.
Но к чёрту этого вышколенного-выдраенного-вылизанного адвоката мистера Фаустуса тоже: его нет, он исчез в бесконечных кипах личных дел сегодня днём. Арриведерчи, до понедельника вы его не увидите.
Клод. Просто Клод.
Зал пульсирует и визжит: под сумасшедшую светомузыку куча бабья бьётся в оргазмирующей истерике. Кожаный пухлый диван непреступно жмётся в углу, скрывая Фаустуса от этой толпы очумевших самок, от которых, кажется, прёт флюидами и мускусом за версту.
Фаустус очень рад, что не пожалел лишнюю парочку фунтов на приватное место.
Клод делает затяжку и сквозь пальцы и витую сизую дымку смотрит на сцену.
А там – мясо.
Мясо в обтягивающих штанах.
Высококачественное извивающееся мясо с выбритой грудью и подмышками, в обтягивающих, чёрт его дери, штанах.
Ширпотреб. Сучки с вожделением таращатся на эту филе-вывеску с членами и истекают соком. Мерзопакостно.
Горький дым щекочет нёбо и обволакивает гортань – и это единственное, что пока запомнилось Клоду за весь этот вечер.
Пока что.
Он уже всерьез думает о том, что клуб теряет марку и отсюда пора отбыть с преспокойной душой и нереализованным желанием совершить акт сексуального насилия.
Он думает об этом ровно до того момента, пока взор светло-карих глаз не цепляется за чьи-то заострённые плечи и гибкую спину в чёрном пиджаке.
Клоду кажется, что взгляд прикован, нет – просто намертво припаян! – к высокой фигуре на небольшой сцене.
Ох, этот парень – в костюме, франтовской рубашке и шляпе, будто украденной из мюзикла «Чикаго» - не просто отрабатывает образ гангстера. Вовсе нет.
Его глаза скрыты лихо сдвинутой шляпой, но шальная ухмылка так и сквозит чертовщиной. С первого взгляда именно она начинает дико злить.
Бестия. Сволочь. Шельмец.
Танцует как дьявол.
Такие просто созданы для постели, думает Клод, оценивающе склоняя голову вбок.
Уже нет ни единой мысли о каких-то чёртовых сигаретах: перед глазами только атласный галстук, змеящийся на бледной груди того паршивца, что до нахального медленно стягивает рубашку.
Он – точка освещения клодовского прожектора внимания.
Клод прекрасно помнит каждую расстёгнутую пуговицу.
Потому что сам готов повыдирать все до единой.
И лично сломать руку каждой похотливой бабёнке, что зажимает в потной ладони хрустящую бумажку.
Когда танцор выгибает шею, вся Вселенная для Клода сосредоточена на адамовом яблоке. Он невзначай прикидывает, легко ли будет вырвать его голыми руками.
Во рту – пустыня Сахара. От нового плавного движения. Сантиметра кожи. Выемки и впадинки.
Клод машинально облизывает пересохшие губы и сглатывает.
За то, как эта сволочь стягивает зубами перчатку, можно было убить: делать это так, чтоб сердце начинало гнать кровь по венам в два раза быстрее – просто непростительно.
По виску катится капля пота. Медленно. Так же, как и раздевается проклятый хитророжий бес в шляпе. И улыбается, тварь, улыбается.
За выступающие косточки и откровенно-дразнящий изгиб вниз от живота можно, наверное, продать душу. Паренёк явно об этом догадывается, и Клода это тоже изрядно взвинчивает.
Если бы он умел прожигать взглядом, то давно бы испепелил каждую чёрточку оголённого тела этого гибкого чёрноволосого гадёныша. Каждую, что смог бы увидеть отсюда в полумраке.
Единственное, что сейчас хочет Клод – это на ощупь прочувствовать каждый жгут упругих мышц, что плавно перекатываются под гладкой кожей той нечисти, которая одним своим танцем пробуждает в душе с трудом потушенные вулканы. Срывает тормоза. Сносит крышу.
Нет, в этом классически виноват алкоголь. Плюнуть и забыть.
Клод ещё точно не знает, что именно хочется сделать с этим бесом: вцепиться в него зубами, раздирать ногтями кошачью спину или драть до того, пока не охрипнет – да хоть всё вместе: парень ещё пожалеет, что вышел на эту сцену.
Потому что это запрещено законом: сводить с ума от одного лишь танца и заставлять пульс зашкаливать под самый максимум.
Он поплатится.
Он поплатится.
Он попла…
Проклятье!
Пальцы обжигает забытая сигарета.
Мужчина чертыхается, и, когда снова поднимает жадный взгляд на сцену – паршивца-гангстера и след простыл. Только толпа продолжает визжать и растаскивать на нитки брошенную одежду.
Клод один на один со своим пульсирующим в гениталиях желанием и необъяснимым жгучим гневом.
Перед глазами всё ещё змеится галстук на голом торсе, а в светло-карих глазах черти танцуют джигу на могиле былого хладнокровия. Arrivederci, hasta la vista, au revoir!
Клод клянется себе, что в следующий раз подберётся ближе.
Гораздо ближе.
***
В понедельник Тэмпл оживает и по судному двору мелькают сотни белых воротничков с темными дипломатами. Знаете, в Лондоне главные юридические корпорации сосредоточены практически в одном районе. Если сбросить в самый его центр бомбу средней силы, то можно смести все подчистую.
Иногда Клод об этом думает, проезжая по Хай-Холборн.
Но на самом деле он любит свою работу.
2Его должность называется барристер. То есть, это значит, что пройдя годы конторных бюрократических
мытарств, ты наконец-то можешь самостоятельно выступать в суде и браться за любое дело. Барристерам подчиняются солиситоры. Они готовят бумаги и собирают информацию – в общем, пыльная работёнка для целеустремленных трудоголиков.
Именно в эти бумажные годы Клод окончательно посадил себе зрение.
Единственная слабость в этой бронебойной машине правосудия. То есть – единственная известная.
Клод любит свою работу, потому что именно зал суда является огромным пылесборником человеческих грехов. А те интриги и манипуляции, что разворачиваются за его сценой – так ещё веселее.
В понедельник мистер Фаустус принимает у себя нового клиента. Если честно, Клод не особо жаждет разговаривать ни с одним из них – и понятно почему: это до жути муторно и требует ангельского терпения.
Будь вежливым и тактичным. Не дай усомниться в твоем преимуществе.
Но для хорошего начала это необходимо.
Клиент обязательно должен доверять своему юристу, иначе ничерта дельного не склеится.
Адвокат обязательно должен знать всю подноготную, чтобы была опора, от чего танцевать.
Клод любит свою работу, несмотря на то, что приходится порой копаться глубоко в дерьме. Ну, и в бумагах, конечно же.
«Здравствуйте, мистер Фаустус, наконец-то смог пробиться сюда»
«Добрый день, господин Трэнси. Весьма рад видеть Вас».
Считается, что все барристеры убедительно лгут.
А профессиональные – того хуже: они умеют выставить неприятные факты в нужном свете и умолчать обо всем остальном. Если ты в чем-то просчитался и не успел замести следы – ты не профессионал. Если проигранных дел больше, чем выигранных – ты зря сдавал экзамены на свою должность.
Клод считает именно так и никогда не делает себе поблажек.
На работе он не позволяет себе ни одной посторонней мысли, лишь изредка прикидывая, какие цифры обитают в банковском счете старика Трэнси, что вальяжно перед ним восседает. Это даже дает небольшой стимул. Когда за твоими услугами обращается кандидат на пост мэра города, сам по себе станешь самым обаятельным и работоспособным.
Старик Трэнси своим видом олицетворял престарелого английского лорда-интеллектуала, обрюзгшего и зажравшегося политика с неимоверными амбициями и большими возможностями. Резкий, властный и прямолинейный.
Он не нравится Фаустусу. Он не нравится конкурентам-консерваторам. И вряд ли он нравится своим родственникам. Неудивительно, что такого хотят убрать с поля зрения политических обзоров.
Короче говоря: испортить репутацию безукоризненного кандидата компрометирующей подставой.
Ещё короче: упечь за решетку.
Высшая форма лицемерия – показывать искреннюю честность в своих намерениях помочь. Да-да, конечно, господин Трэнси, все адвокаты хотят прикрыть вашу задницу вовсе не потому, что за это им заплатят бешеные деньги. И вовсе не потому, что Ваша скандальная отставка мигом облетит все новостные каналы и спасение Вашего бедственного положения резко поднимет репутацию какому-нибудь счастливчику.
Клод считает себя хорошим лжецом, перебирая кипы документации и заговаривая зубы тому же Трэнси, но вне конторы он не может себе врать: впервые он настолько ненавидит понедельники.
Суббота-суббота-суббота, - пульсирует в голове. Таксисты говорят о выходных. Молодежь, прохлаждающаяся на лужайках парка, говорит о выходных. Даже вывески гей-баров в Сохо говорят о выходных.
Клод не может спокойно спать.
На следующей неделе наблюдательный пост был занят у ближайшей к сцене стены.
Теперь он приходит в клуб только ради черноволосого засранца, который виноват в сегодняшних синяках под глазами. Снова и снова.
Каждый раз Клод прикусывает губу в завороженном возбуждении. Снова и снова.
А этот – улыбается.
Улыбааается.
Улыбааааается.
Змий-искуситель.
Ему, должно быть, нравится, как его встречают. Глазами голодных падальщиков.
Наверное, можно было сказать, что Фаустус раздевает его взглядом, но в этом нет никакой необходимости. Он не будет уподобляться долбанным похотливым гиенам. Он не будет показывать того, что хочет засадить ему по самые гланды. Обойдётся и без такой чести.
В зал снова летит рубашка.
Такое ощущение, что ползарплаты уходит лишь на эти раздираемые в клочья рубашки.
Клод ненавязчиво спрашивает у администратора, как зовут того самого танцора, который такого-то числа выступал в середине программы.
Администрация галантно отвечает, без позволения сотрудника ничего кроме псевдонима, они не вправе разглашать.
Вот оно как. Хорошо.
Он – само железобетонное спокойствие.
«Просим принять наши искренние извинения».
Да-да, спасибо.
Он - хладнокровнее любого трупа.
Клод понимает, что теперь безнадёжно болен. Это называют одержимостью. От которой желваки до треска вздуваются, хрустят костяшки, а ногти впиваются в ладонь.
Он – ледяной и неприступный, как самый, что ни на есть, гребанный айсберг.
Он безнадёжно болен.
И просто поэтому сейчас всё, что ему нужно, чтоб разрядиться и достичь самоконтроля-спокойствия-дзена – это трахнуть этого засранца.
Их взгляды пересекаются на несколько мгновений. Засранец кривит Клоду губы в своей неизменной улыбочке, которую Фаустус видел в самых мерзопакостных снах, когда ему все-таки удавалось провалиться в небытие.
Клоду хочется зашить ему губы и сказать, что этот паршивец – конченная сука и он поимеет его во все оставшиеся дыры.
Но Клод ничего не говорит и даже не меняется в лице.
Пляши, танцор, пляши. Ты ещё потом ой как попляшешь.
***
Говорят, страсть за деньги не купишь.
Плевать Клод на это хотел. Кто бы знал, в какое место самый вежливый юрист во всем Лондоне имеет в виду эти идиотские правила: по крайней мере, туда же, куда и тех, кого Фаустус покупает.
Говорят, женщины продажнее мужчин.
Трижды ха, - каждый раз думает Клод, отсчитывая очередному пареньку несколько крупных купюр.
Фаустус никогда не жалуется на отсутствие внимания со стороны прекрасного пола – женщины сами с удовольствием ложатся в постель с адвокатом, и для этого не нужны никакие деньги: он не обаятелен, но бабы клюют на его свежее лицо и довольно серьёзный вид. Бабьё всегда тянется к сильным личностям, им нужно, чтоб их кто-то опекал.
Но спать с ними Клод не хочет. Опекать – тем более.
И с жеманными субтильными мальчиками с не по годам разработанными задницами он тоже не имеет ни малейшего желания трахаться. И терпеть их сопливые словесные поносы про одиночество и непонимание окружающих. Все равно, что с женщиной, только особо нечего потрогать.
Те парни, которых покупал Клод, всегда гомерически смешно трясутся за свои чертовы дырки и мнят себя неприкосновенными особами. Но чем громче хрустит бумажка, тем быстрее тает напускная уверенность начинающих педиков.
Клод любит власть.
Он чувствует себя дьяволом, покупающим души.
Демоном, сбивающим с пути истинного и калечащим судьбы.
Сейчас он хочет сломать хитророжего засранца, причём медленно и со вкусом.
Клод понимает: это уже не ограничивается потребностью залезть в штаны. Он желает стать объектом зависимости. Одержимости. Чем сейчас какая-то неизвестная дрянь является для Клода.
Желание перерастает в навязчивую идею, а та, в свою очередь, трансформируется в цель.
А когда у Фаустуса появляется цель, то он всегда действует хладнокровно и чётко.
Танцор как будто знает это. И как будто умеет испаряться совершенно случайно именно в тот момент, когда может пересечься с Клодом.
Ага, просёк, - понимает Фаустус, снова вертя в руке стакан виски. Умеют же джоки* делать хорошую выпивку.
Говорят, страсть за деньги не купишь. Допустим.
Зато приватный танец – вполне.
***
Клоду хочется знать, о чём думает, когда раздевается, этот – как сам представился – Себастьян. Фаустус даже не уверен, настоящее ли это имя.
3Наверное, смотрит так, как будто, типа, всё знает.
Как будто, типа, просчитал всё наперед.
И как всегда лживые, лживые глаза.
Мерзкая, гнусная ухмылочка.
Клод понимает, что хочет заполнить каждую клеточку его жизни и прочно вплестись в каждую секунду его существования.
Быть центром Системы – и взорвать всё нахрен.
Bang!
Когда он слышит, как расстёгивается первая пуговица, то едва вздрагивает.
Он, мать его, это слышит. И сучонок об этом знает.
В комнатушке для приват-танца такой полумрак, что не видно лица Себастьяна, но Клод точно уверен, какое пакостливое оно приобретает выражение. Нет, не так, как корчат рожи шкодливые мальчишки. А именно, как сволочь, которая с улыбкой предложит тебе отравленный чай.
Гадюка.
Он извивается, как змей, и Клоду всё время кажется, что ему вот-вот вцепятся в горло. Как в «От заката до рассвета», видели?
И тем не менее, он хочет Себастьяна. До одури. До пульсации в висках.
Так жарко, словно в адовой парилке, и удивительно, что стекла очков не запотевают.
Клод смотрит так, как будто сидит в зале суда во время процесса.
Как палачи на приговоренных.
Как вышколенные королевские клерки.
Бездушно и бесстрастно.
Он же, черт подери, ледяной айсберг.
Себастьяна как будто это никак не задевает.
Шаг-шаг, он всё ближе, а на узком диване становится до невозможности тесно.
Клод готов схватить стриптизёра и рвать на нём оставшиеся тряпки. Он лишь поправляет очки.
Шаг-шаг, все горячее и опаснее.
Разбуди Везувий, сожги Помпею, убей всех животных Красной книги, режь младенцев, затрахай этого сосунка до смерти, Клод.
Кожзаменитель скрипуче хрустит, когда он напряженно вжимается пальцами. В ноздри вдает свежим одеколоном и запахом горячего тела.
Bang!
Себастьян стоит меж разведенных ног Фаустуса и как бы нечаянно поглаживает внутреннюю сторону его бёдер.
Чтоб его. Очевидно, что эта срань после бабья просто не приучена обслуживать мужчин.
Айсберг, Фаустус, айсберг.
Он терпеливо сидит и смотрит.
Он терпеливо сидит и смотрит.
Он терпеливо…
Он резко поднимает руку: крепко вжать в себя так, чтоб сдавить этому гребаному бесу лёгкие.
Bang!
Клода толкают в грудь жилистые руки, которые в полумраке тоже похожи на двух светлых змей.
Себастьян нависает над ним, почти не касаясь, и от этого во рту снова сухо, как в пустыне.
Себастьян прогибается над ним, и Клод чувствует тепло его тела. Вдыхает запах одеколона.
Себастьян медленно двигается, и Клоду кажется, будто его имеют через одежду.
Клод тянется к шее, чтобы придавить и сжать, но паршивец держит его за запястья над головой. Это можно было считать символичным жестом, эдакой игрой, если б хватка была не такая крепкая.
Улыбааааается. Шикает, приставив палец к губам, и снимает с Фаустуса очки.
Те, кто знает ноябрьский Лондон, могут представить, каково это. Сплошные туманы.
Клод чувствует себя чертовым слепым кротом, а этот как-его-там Себастьян продолжает изгибаться в псевдополовом акте. Неужели женщинам такое нравится?
А Клоду нравится?
Рука, горячая и сухая, лезет под рубашку, нарочито бегло задевая напряженный торс.
Себастьян касается груди, и его губы растягиваются в более ядовитой улыбке: хладнокровного Фаустуса с потрохами сдает грохочущее сердцебиение.
Хреновый из тебя, Фаустус, айсберг.
Клод чувствует себя так, словно его заставили выжрать мышьяка.
Себастьян наклоняется, прижимаясь животом к животу. Внутри кипит магма. В штанах кипит магма. В голове кипит магма. Не подскажете, к какому доктору обращаться при лихорадке здравого смысла?
Пальцы у шеи, дыхание почти у самых губ: сцена словно как во второсортной недогомопорнухе с претензией на сюжет.
Только бы ближе.
Дыхание у Себастьяна отдает неожиданно крепким табаком, и это неожиданно не попсово.
Долбанный ты Господи, пусть оно станет ближе.
Себастьян проводит губами в считанных миллиметрах. Клод почти сдерживается, почти касается, почти чувствует горьковатый привкус.
Но вместо этого он слышит смешок у уха.
Сраный ты Господи, как ты облажался.
Теперь освобожденная рука Клода в руке Себастьяна – лицемерный уход от прямых касаний. Стриптизёр настойчиво ведёт вниз. Пальцы Клода чувствуют горячую кожу и немедленно вцепляются, крепко и хватко. Обычно в клубах сразу заявляют: смотреть, но не лапать. Но Фаустус ничерта не видит - это можно считать за компенсацию. Ладонь тут же смыкается в цепком захвате, и пальцы переплетаются с чужими, такими же жесткими.
Колено Себастьяна упирается между ног, где, наверное, пульсирует какая-нибудь взбухшая взбесившаяся чакра. Фаустус вдыхает как после затяжного подводного заплыва. «Тантрический секс», - не совсем подходящее определение, но первое, что приходит на ум.
Кто-то однажды это назвал - «потискаться». В учебниках по сексологии пишут, что это петтинг. То есть – продвинутые игры для старшеклассников. Очередное издевательство.
Клод снова слышит смешок и умоляет о том, чтобы Себастьян не проронил ни слова. Ни единого слова именно тем самым нарочито-насмешливым тоном, ни единого вяка или комментария, иначе он удавит эту тварь на месте.
К счастью Себастьяна, он ничего не говорит.
К счастью Клода, он не видит Себастьяна.
Только прежде чем уйти, оставив промокшего Фаустуса на диване, Михаэлис замечает:
- А вы очень впечатлительны, сэр.
Вот зря он это сказал.
_____________________________________
* - с англ. слэнг. - шотландцы
to be continued. Это ещё не всё. Ружье ещё выстрелит =DD
жду помощи в вычитке или хотя бы эмоциональной поддержки =DD
ну и, конечно же, мнения-впечатления, go-go!
URL записисобственно, идея возникла после просмотра поста у .claude faustus. И, что тоже собственно, для него и писалось.
пыжился долго, забрасывал, часто забивал, но первую часть добил.
название: Closer
автор: косинус альфа
фендом: Kuroshitsuji
дисклэймер: Яна Тобосо
пэйринг: сложно обозначить, но скорее Себастьян/Клод, чем наоборот. мои скромные голубые мечты о пассивном Клоде.
рейтинг: чёрт подери, я не разбираюсь, но что-то типа NC-17 или R - маты. На этот раз обошлись без ебли. мозготрах рулит
жанр: AU, slash, ООС
размещение: если польститесь - оповестите меня, пожалуйста
Предупреждение: текст богат на рефрены-повторения. И грубоватые выражения, что крайне ООСит святой образ неприкосновенного Фаустуса. И да, Клод получился каким-то женоненавистником.
примечания автора: а вообще - задумывался текст изначально, как трах без причин и обязательств. Но я так не могу, я люблю обоснуй, хоть и безответно.
вдохновение посетило под эту песню
В голове – хмель, в глазах – двоится, на губах – привкус табака.
В пыльных кабинетах адвокатской корпорации о таком можно только мечтать. Если ты, конечно, не выигрываешь прибыльный процесс, или, как любит говорить Фаустус, доводишь дело до «точки».
Впрочем, вне зала суда он вообще редко говорит.
И то, что он взялся за нового клиента – это не в счёт.
1Но к чёрту демагогию: виски в стакане почти на самом донышке.
Обычно мистер Фаустус предпочитает красное полусухое, но, скажите мне, кто будет разливать в этом гадюшнике элитное Клине или Лафлёр?
Обычно мистер Фаустус не глушит шестьдесят градусов шотландского солода.
Обычно мистер Фаустус не надирается в стельку.
Но к чёрту этого вышколенного-выдраенного-вылизанного адвоката мистера Фаустуса тоже: его нет, он исчез в бесконечных кипах личных дел сегодня днём. Арриведерчи, до понедельника вы его не увидите.
Клод. Просто Клод.
Зал пульсирует и визжит: под сумасшедшую светомузыку куча бабья бьётся в оргазмирующей истерике. Кожаный пухлый диван непреступно жмётся в углу, скрывая Фаустуса от этой толпы очумевших самок, от которых, кажется, прёт флюидами и мускусом за версту.
Фаустус очень рад, что не пожалел лишнюю парочку фунтов на приватное место.
Клод делает затяжку и сквозь пальцы и витую сизую дымку смотрит на сцену.
А там – мясо.
Мясо в обтягивающих штанах.
Высококачественное извивающееся мясо с выбритой грудью и подмышками, в обтягивающих, чёрт его дери, штанах.
Ширпотреб. Сучки с вожделением таращатся на эту филе-вывеску с членами и истекают соком. Мерзопакостно.
Горький дым щекочет нёбо и обволакивает гортань – и это единственное, что пока запомнилось Клоду за весь этот вечер.
Пока что.
Он уже всерьез думает о том, что клуб теряет марку и отсюда пора отбыть с преспокойной душой и нереализованным желанием совершить акт сексуального насилия.
Он думает об этом ровно до того момента, пока взор светло-карих глаз не цепляется за чьи-то заострённые плечи и гибкую спину в чёрном пиджаке.
Клоду кажется, что взгляд прикован, нет – просто намертво припаян! – к высокой фигуре на небольшой сцене.
Ох, этот парень – в костюме, франтовской рубашке и шляпе, будто украденной из мюзикла «Чикаго» - не просто отрабатывает образ гангстера. Вовсе нет.
Его глаза скрыты лихо сдвинутой шляпой, но шальная ухмылка так и сквозит чертовщиной. С первого взгляда именно она начинает дико злить.
Бестия. Сволочь. Шельмец.
Танцует как дьявол.
Такие просто созданы для постели, думает Клод, оценивающе склоняя голову вбок.
Уже нет ни единой мысли о каких-то чёртовых сигаретах: перед глазами только атласный галстук, змеящийся на бледной груди того паршивца, что до нахального медленно стягивает рубашку.
Он – точка освещения клодовского прожектора внимания.
Клод прекрасно помнит каждую расстёгнутую пуговицу.
Потому что сам готов повыдирать все до единой.
И лично сломать руку каждой похотливой бабёнке, что зажимает в потной ладони хрустящую бумажку.
Когда танцор выгибает шею, вся Вселенная для Клода сосредоточена на адамовом яблоке. Он невзначай прикидывает, легко ли будет вырвать его голыми руками.
Во рту – пустыня Сахара. От нового плавного движения. Сантиметра кожи. Выемки и впадинки.
Клод машинально облизывает пересохшие губы и сглатывает.
За то, как эта сволочь стягивает зубами перчатку, можно было убить: делать это так, чтоб сердце начинало гнать кровь по венам в два раза быстрее – просто непростительно.
По виску катится капля пота. Медленно. Так же, как и раздевается проклятый хитророжий бес в шляпе. И улыбается, тварь, улыбается.
За выступающие косточки и откровенно-дразнящий изгиб вниз от живота можно, наверное, продать душу. Паренёк явно об этом догадывается, и Клода это тоже изрядно взвинчивает.
Если бы он умел прожигать взглядом, то давно бы испепелил каждую чёрточку оголённого тела этого гибкого чёрноволосого гадёныша. Каждую, что смог бы увидеть отсюда в полумраке.
Единственное, что сейчас хочет Клод – это на ощупь прочувствовать каждый жгут упругих мышц, что плавно перекатываются под гладкой кожей той нечисти, которая одним своим танцем пробуждает в душе с трудом потушенные вулканы. Срывает тормоза. Сносит крышу.
Нет, в этом классически виноват алкоголь. Плюнуть и забыть.
Клод ещё точно не знает, что именно хочется сделать с этим бесом: вцепиться в него зубами, раздирать ногтями кошачью спину или драть до того, пока не охрипнет – да хоть всё вместе: парень ещё пожалеет, что вышел на эту сцену.
Потому что это запрещено законом: сводить с ума от одного лишь танца и заставлять пульс зашкаливать под самый максимум.
Он поплатится.
Он поплатится.
Он попла…
Проклятье!
Пальцы обжигает забытая сигарета.
Мужчина чертыхается, и, когда снова поднимает жадный взгляд на сцену – паршивца-гангстера и след простыл. Только толпа продолжает визжать и растаскивать на нитки брошенную одежду.
Клод один на один со своим пульсирующим в гениталиях желанием и необъяснимым жгучим гневом.
Перед глазами всё ещё змеится галстук на голом торсе, а в светло-карих глазах черти танцуют джигу на могиле былого хладнокровия. Arrivederci, hasta la vista, au revoir!
Клод клянется себе, что в следующий раз подберётся ближе.
Гораздо ближе.
***
В понедельник Тэмпл оживает и по судному двору мелькают сотни белых воротничков с темными дипломатами. Знаете, в Лондоне главные юридические корпорации сосредоточены практически в одном районе. Если сбросить в самый его центр бомбу средней силы, то можно смести все подчистую.
Иногда Клод об этом думает, проезжая по Хай-Холборн.
Но на самом деле он любит свою работу.
2Его должность называется барристер. То есть, это значит, что пройдя годы конторных бюрократических
мытарств, ты наконец-то можешь самостоятельно выступать в суде и браться за любое дело. Барристерам подчиняются солиситоры. Они готовят бумаги и собирают информацию – в общем, пыльная работёнка для целеустремленных трудоголиков.
Именно в эти бумажные годы Клод окончательно посадил себе зрение.
Единственная слабость в этой бронебойной машине правосудия. То есть – единственная известная.
Клод любит свою работу, потому что именно зал суда является огромным пылесборником человеческих грехов. А те интриги и манипуляции, что разворачиваются за его сценой – так ещё веселее.
В понедельник мистер Фаустус принимает у себя нового клиента. Если честно, Клод не особо жаждет разговаривать ни с одним из них – и понятно почему: это до жути муторно и требует ангельского терпения.
Будь вежливым и тактичным. Не дай усомниться в твоем преимуществе.
Но для хорошего начала это необходимо.
Клиент обязательно должен доверять своему юристу, иначе ничерта дельного не склеится.
Адвокат обязательно должен знать всю подноготную, чтобы была опора, от чего танцевать.
Клод любит свою работу, несмотря на то, что приходится порой копаться глубоко в дерьме. Ну, и в бумагах, конечно же.
«Здравствуйте, мистер Фаустус, наконец-то смог пробиться сюда»
«Добрый день, господин Трэнси. Весьма рад видеть Вас».
Считается, что все барристеры убедительно лгут.
А профессиональные – того хуже: они умеют выставить неприятные факты в нужном свете и умолчать обо всем остальном. Если ты в чем-то просчитался и не успел замести следы – ты не профессионал. Если проигранных дел больше, чем выигранных – ты зря сдавал экзамены на свою должность.
Клод считает именно так и никогда не делает себе поблажек.
На работе он не позволяет себе ни одной посторонней мысли, лишь изредка прикидывая, какие цифры обитают в банковском счете старика Трэнси, что вальяжно перед ним восседает. Это даже дает небольшой стимул. Когда за твоими услугами обращается кандидат на пост мэра города, сам по себе станешь самым обаятельным и работоспособным.
Старик Трэнси своим видом олицетворял престарелого английского лорда-интеллектуала, обрюзгшего и зажравшегося политика с неимоверными амбициями и большими возможностями. Резкий, властный и прямолинейный.
Он не нравится Фаустусу. Он не нравится конкурентам-консерваторам. И вряд ли он нравится своим родственникам. Неудивительно, что такого хотят убрать с поля зрения политических обзоров.
Короче говоря: испортить репутацию безукоризненного кандидата компрометирующей подставой.
Ещё короче: упечь за решетку.
Высшая форма лицемерия – показывать искреннюю честность в своих намерениях помочь. Да-да, конечно, господин Трэнси, все адвокаты хотят прикрыть вашу задницу вовсе не потому, что за это им заплатят бешеные деньги. И вовсе не потому, что Ваша скандальная отставка мигом облетит все новостные каналы и спасение Вашего бедственного положения резко поднимет репутацию какому-нибудь счастливчику.
Клод считает себя хорошим лжецом, перебирая кипы документации и заговаривая зубы тому же Трэнси, но вне конторы он не может себе врать: впервые он настолько ненавидит понедельники.
Суббота-суббота-суббота, - пульсирует в голове. Таксисты говорят о выходных. Молодежь, прохлаждающаяся на лужайках парка, говорит о выходных. Даже вывески гей-баров в Сохо говорят о выходных.
Клод не может спокойно спать.
На следующей неделе наблюдательный пост был занят у ближайшей к сцене стены.
Теперь он приходит в клуб только ради черноволосого засранца, который виноват в сегодняшних синяках под глазами. Снова и снова.
Каждый раз Клод прикусывает губу в завороженном возбуждении. Снова и снова.
А этот – улыбается.
Улыбааается.
Улыбааааается.
Змий-искуситель.
Ему, должно быть, нравится, как его встречают. Глазами голодных падальщиков.
Наверное, можно было сказать, что Фаустус раздевает его взглядом, но в этом нет никакой необходимости. Он не будет уподобляться долбанным похотливым гиенам. Он не будет показывать того, что хочет засадить ему по самые гланды. Обойдётся и без такой чести.
В зал снова летит рубашка.
Такое ощущение, что ползарплаты уходит лишь на эти раздираемые в клочья рубашки.
Клод ненавязчиво спрашивает у администратора, как зовут того самого танцора, который такого-то числа выступал в середине программы.
Администрация галантно отвечает, без позволения сотрудника ничего кроме псевдонима, они не вправе разглашать.
Вот оно как. Хорошо.
Он – само железобетонное спокойствие.
«Просим принять наши искренние извинения».
Да-да, спасибо.
Он - хладнокровнее любого трупа.
Клод понимает, что теперь безнадёжно болен. Это называют одержимостью. От которой желваки до треска вздуваются, хрустят костяшки, а ногти впиваются в ладонь.
Он – ледяной и неприступный, как самый, что ни на есть, гребанный айсберг.
Он безнадёжно болен.
И просто поэтому сейчас всё, что ему нужно, чтоб разрядиться и достичь самоконтроля-спокойствия-дзена – это трахнуть этого засранца.
Их взгляды пересекаются на несколько мгновений. Засранец кривит Клоду губы в своей неизменной улыбочке, которую Фаустус видел в самых мерзопакостных снах, когда ему все-таки удавалось провалиться в небытие.
Клоду хочется зашить ему губы и сказать, что этот паршивец – конченная сука и он поимеет его во все оставшиеся дыры.
Но Клод ничего не говорит и даже не меняется в лице.
Пляши, танцор, пляши. Ты ещё потом ой как попляшешь.
***
Говорят, страсть за деньги не купишь.
Плевать Клод на это хотел. Кто бы знал, в какое место самый вежливый юрист во всем Лондоне имеет в виду эти идиотские правила: по крайней мере, туда же, куда и тех, кого Фаустус покупает.
Говорят, женщины продажнее мужчин.
Трижды ха, - каждый раз думает Клод, отсчитывая очередному пареньку несколько крупных купюр.
Фаустус никогда не жалуется на отсутствие внимания со стороны прекрасного пола – женщины сами с удовольствием ложатся в постель с адвокатом, и для этого не нужны никакие деньги: он не обаятелен, но бабы клюют на его свежее лицо и довольно серьёзный вид. Бабьё всегда тянется к сильным личностям, им нужно, чтоб их кто-то опекал.
Но спать с ними Клод не хочет. Опекать – тем более.
И с жеманными субтильными мальчиками с не по годам разработанными задницами он тоже не имеет ни малейшего желания трахаться. И терпеть их сопливые словесные поносы про одиночество и непонимание окружающих. Все равно, что с женщиной, только особо нечего потрогать.
Те парни, которых покупал Клод, всегда гомерически смешно трясутся за свои чертовы дырки и мнят себя неприкосновенными особами. Но чем громче хрустит бумажка, тем быстрее тает напускная уверенность начинающих педиков.
Клод любит власть.
Он чувствует себя дьяволом, покупающим души.
Демоном, сбивающим с пути истинного и калечащим судьбы.
Сейчас он хочет сломать хитророжего засранца, причём медленно и со вкусом.
Клод понимает: это уже не ограничивается потребностью залезть в штаны. Он желает стать объектом зависимости. Одержимости. Чем сейчас какая-то неизвестная дрянь является для Клода.
Желание перерастает в навязчивую идею, а та, в свою очередь, трансформируется в цель.
А когда у Фаустуса появляется цель, то он всегда действует хладнокровно и чётко.
Танцор как будто знает это. И как будто умеет испаряться совершенно случайно именно в тот момент, когда может пересечься с Клодом.
Ага, просёк, - понимает Фаустус, снова вертя в руке стакан виски. Умеют же джоки* делать хорошую выпивку.
Говорят, страсть за деньги не купишь. Допустим.
Зато приватный танец – вполне.
***
Клоду хочется знать, о чём думает, когда раздевается, этот – как сам представился – Себастьян. Фаустус даже не уверен, настоящее ли это имя.
3Наверное, смотрит так, как будто, типа, всё знает.
Как будто, типа, просчитал всё наперед.
И как всегда лживые, лживые глаза.
Мерзкая, гнусная ухмылочка.
Клод понимает, что хочет заполнить каждую клеточку его жизни и прочно вплестись в каждую секунду его существования.
Быть центром Системы – и взорвать всё нахрен.
Bang!
Когда он слышит, как расстёгивается первая пуговица, то едва вздрагивает.
Он, мать его, это слышит. И сучонок об этом знает.
В комнатушке для приват-танца такой полумрак, что не видно лица Себастьяна, но Клод точно уверен, какое пакостливое оно приобретает выражение. Нет, не так, как корчат рожи шкодливые мальчишки. А именно, как сволочь, которая с улыбкой предложит тебе отравленный чай.
Гадюка.
Он извивается, как змей, и Клоду всё время кажется, что ему вот-вот вцепятся в горло. Как в «От заката до рассвета», видели?
И тем не менее, он хочет Себастьяна. До одури. До пульсации в висках.
Так жарко, словно в адовой парилке, и удивительно, что стекла очков не запотевают.
Клод смотрит так, как будто сидит в зале суда во время процесса.
Как палачи на приговоренных.
Как вышколенные королевские клерки.
Бездушно и бесстрастно.
Он же, черт подери, ледяной айсберг.
Себастьяна как будто это никак не задевает.
Шаг-шаг, он всё ближе, а на узком диване становится до невозможности тесно.
Клод готов схватить стриптизёра и рвать на нём оставшиеся тряпки. Он лишь поправляет очки.
Шаг-шаг, все горячее и опаснее.
Разбуди Везувий, сожги Помпею, убей всех животных Красной книги, режь младенцев, затрахай этого сосунка до смерти, Клод.
Кожзаменитель скрипуче хрустит, когда он напряженно вжимается пальцами. В ноздри вдает свежим одеколоном и запахом горячего тела.
Bang!
Себастьян стоит меж разведенных ног Фаустуса и как бы нечаянно поглаживает внутреннюю сторону его бёдер.
Чтоб его. Очевидно, что эта срань после бабья просто не приучена обслуживать мужчин.
Айсберг, Фаустус, айсберг.
Он терпеливо сидит и смотрит.
Он терпеливо сидит и смотрит.
Он терпеливо…
Он резко поднимает руку: крепко вжать в себя так, чтоб сдавить этому гребаному бесу лёгкие.
Bang!
Клода толкают в грудь жилистые руки, которые в полумраке тоже похожи на двух светлых змей.
Себастьян нависает над ним, почти не касаясь, и от этого во рту снова сухо, как в пустыне.
Себастьян прогибается над ним, и Клод чувствует тепло его тела. Вдыхает запах одеколона.
Себастьян медленно двигается, и Клоду кажется, будто его имеют через одежду.
Клод тянется к шее, чтобы придавить и сжать, но паршивец держит его за запястья над головой. Это можно было считать символичным жестом, эдакой игрой, если б хватка была не такая крепкая.
Улыбааааается. Шикает, приставив палец к губам, и снимает с Фаустуса очки.
Те, кто знает ноябрьский Лондон, могут представить, каково это. Сплошные туманы.
Клод чувствует себя чертовым слепым кротом, а этот как-его-там Себастьян продолжает изгибаться в псевдополовом акте. Неужели женщинам такое нравится?
А Клоду нравится?
Рука, горячая и сухая, лезет под рубашку, нарочито бегло задевая напряженный торс.
Себастьян касается груди, и его губы растягиваются в более ядовитой улыбке: хладнокровного Фаустуса с потрохами сдает грохочущее сердцебиение.
Хреновый из тебя, Фаустус, айсберг.
Клод чувствует себя так, словно его заставили выжрать мышьяка.
Себастьян наклоняется, прижимаясь животом к животу. Внутри кипит магма. В штанах кипит магма. В голове кипит магма. Не подскажете, к какому доктору обращаться при лихорадке здравого смысла?
Пальцы у шеи, дыхание почти у самых губ: сцена словно как во второсортной недогомопорнухе с претензией на сюжет.
Только бы ближе.
Дыхание у Себастьяна отдает неожиданно крепким табаком, и это неожиданно не попсово.
Долбанный ты Господи, пусть оно станет ближе.
Себастьян проводит губами в считанных миллиметрах. Клод почти сдерживается, почти касается, почти чувствует горьковатый привкус.
Но вместо этого он слышит смешок у уха.
Сраный ты Господи, как ты облажался.
Теперь освобожденная рука Клода в руке Себастьяна – лицемерный уход от прямых касаний. Стриптизёр настойчиво ведёт вниз. Пальцы Клода чувствуют горячую кожу и немедленно вцепляются, крепко и хватко. Обычно в клубах сразу заявляют: смотреть, но не лапать. Но Фаустус ничерта не видит - это можно считать за компенсацию. Ладонь тут же смыкается в цепком захвате, и пальцы переплетаются с чужими, такими же жесткими.
Колено Себастьяна упирается между ног, где, наверное, пульсирует какая-нибудь взбухшая взбесившаяся чакра. Фаустус вдыхает как после затяжного подводного заплыва. «Тантрический секс», - не совсем подходящее определение, но первое, что приходит на ум.
Кто-то однажды это назвал - «потискаться». В учебниках по сексологии пишут, что это петтинг. То есть – продвинутые игры для старшеклассников. Очередное издевательство.
Клод снова слышит смешок и умоляет о том, чтобы Себастьян не проронил ни слова. Ни единого слова именно тем самым нарочито-насмешливым тоном, ни единого вяка или комментария, иначе он удавит эту тварь на месте.
К счастью Себастьяна, он ничего не говорит.
К счастью Клода, он не видит Себастьяна.
Только прежде чем уйти, оставив промокшего Фаустуса на диване, Михаэлис замечает:
- А вы очень впечатлительны, сэр.
Вот зря он это сказал.
_____________________________________
* - с англ. слэнг. - шотландцы
to be continued. Это ещё не всё. Ружье ещё выстрелит =DD
жду помощи в вычитке или хотя бы эмоциональной поддержки =DD
ну и, конечно же, мнения-впечатления, go-go!